[Москва. Конец февраля 1895]
Здравствуй, дорогой наш Сашенька!
Получил вчера твоё скорбное письмо. Чего говорить, я хожу как в тумане. Слёзы глаза застилают. Милая, дорогая наша матушка! Нет её, нашей мамочки.
Господи, не оставь нас!
И помяни её, Господи, во Царствии Твоём! Она достигла Царствия Божия своей труженической жизнью. Милая наша! Я заберусь в угол, да и вою. Ничего, брат, мне не нужно теперь. Ко всему как-то равнодушен стал. По всей земле исходи – мамочки не встретишь. Недаром я ревел, как выехал из Красноярска. Сердце моё сразу почувствовало, что я её больше не увижу…
Скорбно, скорбно, милый братец мой Сашенька! Так бы и обнял тебя теперь и рыдал бы вместе с тобой, как теперь рыдаю. Я всё ждал лета, чтоб тебя с мамой в Москве увидеть, и комнатку для мамы назначил…
Я крепко жму руку Борисову и горячо благодарю всех, кто сколько-нибудь помог тебе, милый брат, в трудную минуту. Дуню благодарю, Таню и Гоголевых, и всех твоих верных товарищей.
Хорошо, что снял фотографию. Потом увижу, а теперь жутко мне. Не тоскуй, Саша, укрепись по возможности. Молись, как и я, о мамочке, голубушке нашей. Господь услышит молитву нашу, ибо у нас сокровище есть – вера.
Как ты живешь теперь? Кто готовит тебе и кто около тебя? Письмо это пройдет 20 дней, а меня беспокоит, что с тобой за это время будет? Одно, Саша, не давай воли отчаянию. Это и грешно (по нашей христианской вере), да и не поможет. Это я по прежнему своему горю сужу. Летом мы, если Господь велит, мы непременно увидимся. Я жду не дождусь этого времени. Напиши мне о себе, а я вскоре ещё буду писать тебе.
Целую тебя, дорогой и милый брат мой Сашенька.
Твой В. Суриков